это Владимир Сорокин

Николай Иванович трижды крутанул расхлябанную ручку, прижал к уху трубку и громко зашептал, прикрыв рот рукой:
— Хьюстон, у нас проблема.

Кто не понял это так ночью развлекался писатель поэт и драматург Петрович, пока его не подстрелили, ибо заебал.

ОДИНОКАЯ ГАРМОНЬ
Николай Иванович трижды крутанул
расхлябанную ручку, прижал к уху трубку и
громко зашептал, прикрыв рот рукой:
– Алё! Город? Девушка, соедините меня,
пожалста, с отделением НКВД. Да. Да. Конешно,
конешно, я не спешу…
Он провёл дрожащей рукой по небритой щеке и
покосился на небольшое окошко. За грязным
стеклом горел толстый месяц. На облепленном
подоконнике желтели высохшие осы.
Николай Иванович вздрогнул, прильнул к
трубке:
– Да! Да! Здравствуйте!… Да, простите, а кто
это… дежурный офицер? Товарищ дежурный
лейтенант, то есть, простите, – офицер… это
говорят, это говорит с вами библиотекарь
деревни Малая Костынь Николай Иваныч
Кондаков. Да Вы извините меня, пожалста, но
дело очень, прямо сказать, очень важное и
такое, я бы сказал – непонятное. – Он согнулся,
быстро зашептал в трубку: – Товарищ
дежурный офицер, дело в том, что у нас в
данный момент снова замерло всё до рассвета
– дверь не скрипнет, понимаете, не вспыхнет
огонь. Да. Погасили. Только слышно на улице
где-то одинокая бродит гармонь. Нет. Я не
видел, но слышу хорошо. Да. Так вот, она то
пойдёт на поля за ворота, то обратно вернётся
опять, словно ищет в потёмках кого-то,
понимаете?! И не может никак отыскать. Да в
том-то и дело, что не знаю и не видел, но
слышу… Во! Во! и сейчас где-то пиликает! Я? Из
библиотеки… Да нет, какие посетители… да. Да!
Хорошо! Не за что. Не за что! Ага! Вам спасибо!
Ага! До свидания. Ага.
Он положил трубку, достал скомканный платок
и стал вытирать пот, выступивший на лбу.
Через час по ночной деревенской улице
медленной цепью шли семеро в штатском.
Толстый месяц хорошо освещал лепившиеся
друг к дружке избы, под ногами хлюпала грязь.
Слева в темноте тоскливо перекликнулись две
тягучие ноты, задребезжали басы и из-за
корявой ракиты выплыла одинокая гармонь.
Семеро остановились и быстро подняли правые
руки.
Гармонь доплыла до середины улицы,
колыхнулась и, блеснув перламутровыми
кнопками, растянулась многообещающим
аккордом.
В поднятых руках полыхнули быстрые огни, эхо
запрыгало по спящим избам.
Гармонь рванулась вверх – к чёрному небу с
толстым месяцем, но снова грохнули выстрелы,
– она жалобно всхлипнула и, кувыркаясь,
полетела вниз, повисла на косом заборе.
Один из семерых что-то скомандовал быстрым
шёпотом.
Люди в штатском подбежали ближе,
прицелились и выстрелили.
Посыпались кнопки, от перламутровой панели
отлетел большой кусок, сверкнул и пропал в
траве. Дырявые мехи сжались в последний раз
и выдохнули – мягко и беззвучно.
а ты хуль сразу вниз листаешь, дурень, весь анек читай!

Николай Иванович трижды крутанул расхлябанную ручку, прижал к уху трубку и громко зашептал, прикрыв рот рукой:
– Алё! Город?
– Хуёрод! Это министерство культуры!

Николай Иванович трижды крутанул расхлябанную ручку, прижал к уху трубку и громко зашептал, прикрыв рот рукой:
– Хули такой анекдот длинный?

ОДИНОКАЯ ГАРМОНЬ

Николай Иванович трижды крутанул расхлябанную ручку, прижал к уху трубку и громко зашептал, прикрыв рот рукой:
– Алё! Город? Девушка, соедините меня, пожалста, с отделением НКВД. Да. Да. Конешно, конешно, я не спешу…
Он провёл дрожащей рукой по небритой щеке и покосился на небольшое окошко. За грязным стеклом горел толстый месяц. На облепленном подоконнике желтели высохшие осы.
Николай Иванович вздрогнул, прильнул к трубке:
– Да! Да! Здравствуйте!… Да, простите, а кто это… дежурный офицер? Товарищ дежурный лейтенант, то есть, простите, – офицер… это говорят, это говорит с вами библиотекарь деревни Малая Костынь Николай Иваныч Кондаков. Да Вы извините меня, пожалста, но дело очень, прямо сказать, очень важное и такое, я бы сказал – непонятное. – Он согнулся, быстро зашептал в трубку: – Товарищ дежурный офицер, дело в том, что у нас в данный момент снова замерло всё до рассвета – дверь не скрипнет, понимаете, не вспыхнет огонь. Да. Погасили. Только слышно на улице где-то одинокая бродит гармонь. Нет. Я не видел, но слышу хорошо. Да. Так вот, она то пойдёт на поля за ворота, то обратно вернётся опять, словно ищет в потёмках кого-то, понимаете?! И не может никак отыскать. Да в том-то и дело, что не знаю и не видел, но слышу… Во! Во! и сейчас где-то пиликает! Я? Из библиотеки… Да нет, какие посетители… да. Да! Хорошо! Не за что. Не за что! Ага! Вам спасибо! Ага! До свидания. Ага.
Он положил трубку, достал скомканный платок и стал вытирать пот, выступивший на лбу.
Через час по ночной деревенской улице медленной цепью шли семеро в штатском.
Толстый месяц хорошо освещал лепившиеся друг к дружке избы, под ногами хлюпала грязь.
Слева в темноте тоскливо перекликнулись две тягучие ноты, задребезжали басы и из-за корявой ракиты выплыла одинокая гармонь.
Семеро остановились и быстро подняли правые руки.
Гармонь доплыла до середины улицы, колыхнулась и, блеснув перламутровыми кнопками, растянулась многообещающим аккордом.
В поднятых руках полыхнули быстрые огни, эхо запрыгало по спящим избам.
Гармонь рванулась вверх – к чёрному небу с толстым месяцем, но снова грохнули выстрелы, – она жалобно всхлипнула и, кувыркаясь, полетела вниз, повисла на косом заборе.
Один из семерых что-то скомандовал быстрым шёпотом.
Люди в штатском подбежали ближе, прицелились и выстрелили.
Посыпались кнопки, от перламутровой панели отлетел большой кусок, сверкнул и пропал в траве. Дырявые мехи сжались в последний раз и выдохнули – мягко и беззвучно.
Библиотекарь прошептал:
-Как же ты Петрович заебал со своей гармонью

Мехи, блядь. Чё за вархаммер? Меха!

Николай Иванович трижды крутанул расхлябанную ручку, прижал к уху трубку и громко зашептал, прикрыв рот рукой:
— ALLO YOBA ETO TI?

Анекдот пиздец грустный на самом деле.